Краткий палеографический экскурс
Если по определению, то каллиграфия — это та область изобразительного творчества, где индивидуальность художника раскрывается в большей мере, чем, скажем, в живописи и печатной графике. В основе каллиграфии лежит почерк, то есть то, что присуще человеку как данность свыше, независимо от его взглядов и принципов, и раскрывает те внутренние нюансы, которые могут быть зафиксированы за считанные минуты. В каллиграфии возможно вынашивание образа годами, зато исполнение — за часы и минуты. Вероятно, эта противоречивость рассматриваемых начал и обусловливает определённый образ жизни и мыслей, что, в свою очередь, характерно для горстки каллиграфов. Научиться каллиграфии практически нельзя, можно овладеть законами шрифта, знать теоретическое и практическое написание графем, но ни на шаг не приблизиться к каллиграфии. Это как способность к рифмованию, которая никоим образом не делает тебя поэтом.
Давая анализ и резюме сделанному в каллиграфии, я ловлю себя на мысли о величайшем противоречии бытия и духа. В определённом смысле, логика — бич искусства. Где начинается логика, там кончается искусство. А искусство, и в частности каллиграфия, — категория метафизического свойства, и расклад по «полкам» напрочь блокирует понимание сути вопроса. Вероятно, лишь ретроспективный анализ каллиграфии способен в какой-то степени подчиниться логике.
История каллиграфии в мире уникальна, будь то Восток, Западная Европа или Россия. Например, «расшатывание» устава на Руси как ранней формы кириллицы, началось, по сравнению с Востоком и Азией, довольно быстро. В данном контексте я говорю о теории знака как о художественно-графической концепции. Казалась, логика уставного письма была настолько незыблема, что вряд ли какие времена способны потрясти его. В этой незыблемости и таилась слабость. Сама структурология знака изначально несла весьма ограниченные коммуникативные возможности. Но, несмотря на свою раннюю форму, которая в принципе была нежизнеспособна, устав остаётся величайшим образцом «дисциплинированной» конструкции, ярчайшим памятником которого является Остромирово Евангелие (1056—1057 гг.). В подобной стабильности устав просуществовал не более трех веков и уже к началу XIV века стал меняться, становясь более подвижным и жизнеспособным. А в целом, за пять-семь веков уставное письмо претерпевает колоссальные перемены.
Коммуникативные и утилитарные требования торопили изменить характер письма, что совершенно рознит нас и Европу с Китаем, где каллиграфия была рождена уже каллиграфией. С 221 г. до н. э. она как искусство, как смысл жизни мгновенно проникает во все слои населения и независимо от человека приобретает статус духовного критерия. А на Руси в XI в. малочисленность писцов хоть и выводила их на более значимый уровень, всё же уставное письмо было в рамках тех сдерживающих форм, ради чего и появилась письменность, — в рамках книги. Со всей совокупностью начал, сдерживающих и ограничивающих свободу, устав как вид письма не мог являться отдельной, самостоятельной формой, оставаясь в рамках законов прописного письма с неизменной перпендикулярностью знаков.
Происходит обратное, как это ни странно звучит: статус духовного критерия стал тормозить развитие письменного знака. Даже в случаях, когда быстрая рука писца невольно наклоняла буквы вправо (например, Евангелие Апракос X—XI вв. «Саввина книга»), это нельзя было назвать изменением графической формы знака. Тектоника знака оставалась прежней. Это произошло позже, с появлением полуустава, когда появляются верхние и нижние выносные элементы, такие важные для структуры строки и текста в целом. Именно тогда был заложен базис для рождения каллиграфии. Впервые писец почувствовал, что статус духовного критерия, определённый только для канонического писания, относится и к нему. Теперь он руководствовался собственным пониманием буквы, строки и страницы. Происходит постоянная модификация знака, меняются его начертание, свободнее и разнообразнее становится угол пера, появляется осмысленный наклон («Апостол» Ивана Фёдорова, 1564 г.). Но, тем не менее, всё это я бы отнёс к искусственному вычленению рукописного знака как художественно-графической формы, интерпретированной писцом. Образовавшаяся в XIV в. почти одновременно с полууставом скоропись также в большей степени носила чисто утилитарный характер. Но быстрота в исполнении, более широкий охват объектов (грамоты, государственные акты и пр.) позволяют скорописи как виду кириллического письма проявить не только жизнестойкость и превратиться в самостоятельный тип письма, но и явиться прологом современной каллиграфии. Палеографические исследования выявляют три основные вида скорописи: московскую (XV — нач. XVIII вв.), белорусскую (XV—XVI вв.), украинскую (XVII в.).
Своеобразным изяществом отличается украинская скоропись с её многочисленными выносными элементами; с одной стороны, она обладает своеобразным изяществом; с другой стороны, она более неудобна из-за ряда букв, писавшихся над или под словами. Часто встречались лигатуры, что придавало определённый изыск. Но более простой и совершенной считается московская скоропись. Элементы из скорописи легли в основу ряда букв гражданского шрифта Петра I.
Значительными образцами скорописи XVII в. являются: «Азбука славянского языка и написания скорописью учиться писать…» (1652—53 гг.); «Буквицы славянского языка» (каллиграф Илейка) — это богатейший образец памятника ранней русской каллиграфии; «Рукописные образцы букв» (Карион Истомин, 1694 г.).
Пожалуй, Пётр I своим «гражданским письмом» прекратил «движение» скорописи, дав начало развитию знака по пути конструкции, что, в свою очередь, привело к созданию массы шрифтов, как печатных, так и рукописных. Но это развитие, шедшее по пути конструктивизма, не могло не наскучить художнику. И приблизительно на рубеже XVIII—XIX в. каллиграфия делает второй виток в своём развитии, который просуществовал около века. На этом этапе мы схожи с Западной Европой. С развитием техники вновь «забывается» художник-каллиграф. Создание печатной машинки напрочь вытесняет гоголевских Акакиев Акакиевичей. В какой-то степени это и определило мастерство и талант писца. Произошёл «естественный отбор», остался один из тысячи, который и продолжил третий виток развития каллиграфического искусства, на отрезке которого я как каллиграф и нахожусь.
