Статья Николая Макарова

А материал для нашей студенческой «Трубы» вот такой:

С 16 по 21 сентября 2008 года в Санкт-Петербурге, в Академии художеств (Университетская набережная, дом 17) проходила Международная выставка каллиграфии, организованная МПК «Сокольники».

Были представлены: музейная экспозиция с образцами рукописных текстов разных времён, работы мировых школ каллиграфии, инструменты для письма и занятий каллиграфией, литература по шрифтам и каллиграфии.

Организованы мастер-классы, лекции.
Представлены работы ведущих каллиграфов России, Белоруссии, Украины, Армении, стран Европы, США, Израиля, Иордании, Сирии, Монголии, Турции, Индии, Австралии, Бразилии, Перу.

Прибыло на выставку около 45 участников из 67 приглашённых.

Подробности об очередном проекте МПК «Сокольники» на www.calligraphy-expo.com.

C 9 по 14 декабря намечается продолжение работы выставки, но уже в Москве, далее — по всему миру…
Благодаря проекту учрежден Союз каллиграфов, организован Современный музей каллиграфии.

На сайте много дополнительной информации, начиная с азов каллиграфии и заканчивая профессиональными проблемными концептуальными материалами, излагающими современное видение и понимание этого дела. Книги по каллиграфии в формате pdf, доступные для ознакомления и скачивания (это частично из программы выставки. Для справки).

Записки из Питера о письмах из Стокгольма и не только…

День первый и другие

Мизансцена 1

Ложиться спать не имело смысла. Самолет из Тюмени вылетал рано утром. Добраться до аэропорта надо было пораньше. Регистрация, досмотр и прочее. Правила стали строже. «Это для вашей же безопасности!» — сообщил контролёр, повторно проводя меня через рамку и «ощупывая» металлоискателем, после того как я по простоте душевной вышел на крылечко вдохнуть свежего воздуха… через фильтр… Наконец посадка. К выходу из накопителя торжественно подали здоровенный автобус. Торжественно совершив разворот (почти что на месте), мы оказались возле трапа самолета. Кто-то хихикнул. По традиции, замерев на время, пассажиры с посадочными талонами струйкой влились в салон. Внуково. Пересадка. И наконец Пулково… Ещё какое-то время перед глазами каруселью вертелись пластмассовые тазики, ящики для личных вещей, бахилы, рамки... постепенно всё улеглось. Питер.
Багаж не особенно тяготил, и я решил не отказывать себе в прогулке по Невскому. Питер показался прохладнее по сравнению с тем городом, который я приезжал «завоевывать» в 86-м году. В основном, конечно, всё на месте. Казанский… Арка Главного штаба… безмерная Дворцовая площадь (теперь раздолье для скейтов и роликов)! 300 с лишним лет, а город по-прежнему фотогеничен. Не отнять. Правда, фасад Эрмитажа, обращённый к площади, закрыт зелёной «маскировочной» сеткой, но зато выходящий на Неву блистает во всей парадной красе…
В городе парами «пасутся» странные автобусы, как слоны на водопое, опустившие свои шланги-хоботы в бездонные питерские колодцы. Это такое решение WC…
Дворцовый мост перебросил меня на Васильевский остров. Стрелка. Ростральные колонны. Биржа. Говорят, экспозиция военно-морского музея дорабатывает последние денёчки. В ближайшем будущем Биржа станет тем, чем и была, — биржей. Только тема другая. Нефть. По берегам Невы пришвартованы полубутафорские фрегаты, парусники без парусов. Услада романтиков и специфика города на воде. А где-то неподалёку притаилась «Аврора», отремонтированная, отполированная, укомплектованная, в том числе и личным составом (срочниками), несущим непрерывную вахту. Но судно на приколе и пока «невыездное».
Университетская набережная — живая хрестоматия по истории архитектуры. Кунсткамера… Академия наук… Здание Двенадцати коллегий… Меньшиков дворец… Академия… и сфинксы… Настоящие. Оттуда? Из страны фараонов. Живой эпизод истории наполеоновских походов.

Выставка

Входную группу образовывали два баннера — «День» и «Ночь» по обеим сторонам от входа, навес от дождя и два забавных автомобильчика с надписью «Каллиграфия».
Автомобильчики были «Он» и «Она». Чёрный и белый. Белый удивлённо приподнял нарисованные реснички и, не мигая, смотрел на прохожих и посетителей выставки. Автомобильчики каждое утро приезжали к парадному входу и такими загадочными сфинксами встречали гостей и участников выставки, а вечером уезжали на отдых. Многие разгадывали их загадку и после того, как они совсем уехали.
А дождя за время прохождения выставки так и не случилось, что для Питера случай редкостный, поскольку, по статистике, в городе в среднем всего 22 погожих дня в году.

Дверь академии открывалась вовнутрь. Слегка вздрогнул от белоснежного квадрата ковра при входе. Направо и наверх по лестнице, окаймлённой чёрно-белым пунктиром подставок для мерцающих свечей. Механический рояль YAMAHA наполнял музыкой пространство в преддверии выставки. В голове автоматически пронеслось: «мистификасьо-о-о-н!...», мелькали каллиграфические таблички, исполненные ширококонечным пером, напоминая: «Ректор»… «гардероб»… «туалет»… Торжественная арка и наконец — Центральный зал. Здесь шахматная доска светового панно, на котором разыгрывается каллиграфическая партия. Организаторы. Устроители. Поддержка. Проекционный экран, на котором неторопливо представляют участников выставки. Портреты. Работы. Сюжетные кадры.

Информация

В двух залах разместилась экспозиция выставки. Чёрно-белые стенды. Чёрно-белая графика. Световые проекции знаков, букв, иероглифов плывут в пространстве. Лучи лазера пронизывают экспозицию вдоль проходов, создавая виртуальную границу для идущих навстречу…
Выставка действительно очень разнообразна. Богатый исторический раздел: книги, рукописи, письма, указы, приглашения. Современные каллиграфические работы показывают и каноническое письмо, и экспериментальную графику: тексты, слова, знаки, ассоциации. Каллиграфия в самых разных образах…
Фотостенографирую. Снимаю выборочно. Интересные листы. Фрагменты. Знакомые вещи. Неожиданные ходы. Знакомые имена. Добровинский, Проненко, Богдеско, Тореев, Мейерхофер, Ларше. Смотрю уже спокойнее. Впереди целая неделя.
Потрясающая виртуозная каллиграфия Жана Ларше, выполненная остроконечным пером. Целая серия работ в одной технике. Всё честно, бесхитростно. Есть только тёмный фон, белая краска, инструмент, шрифт и умение всё это собрать в одно целое.
Александр Ганзориг… Очень экспрессивная каллиграфия. Какая-то особенная. Восток, но не Китай и не Япония. Масштабные каллиграфические знаки-символы. Своеобразные каллиграфические архетипы: линия, круг, вертикаль, горизонталь… это — Монголия…
Удовлетворив первое любопытство и разузнав адрес гостиницы, спешу в отель.

12-я линия Васильевского острова… «Марко Поло»

Мой сосед по номеру уже прибыл. Знакомимся. Виталий Шаповалов. Ростов-на-Дону. Свободный художник-график, каллиграф. Обмен новостями, дорожными впечатлениями. Немного передохнули. Раскидали багаж. Хозяйственные бытовые мелочи.
— А я на выставку уже заходил. Дорогу знаю.
— Идём, конечно, — отоспаться успеем.

 

Идём на выставку

Многие участники уже знакомы. Первая встреча состоялась в мае в Москве, на презентации проекта выставки каллиграфии. Так что Виталий — мой «Вергилий в наших кругах…», каллиграфических. Теперь смотрим выставку — не спеша, смакуя. Рядом с работами висят увеличительные стекла, так что при желании можно рассмотреть листы подробнее, а заодно и сфотографировать. Получается очень неплохо.
Е. Добровинский. Письма из Стокгольма. Странные какие-то штрихи несутся по бумаге. Совершенно «хулиганская» графика по ритму и хаотичности движений, и при всём при этом через всё буйство линий проступают очертания классических образов буквенных знаков, но не вполне ясно и отчётливо. Представить себе способности видеть целое при такой бешеном исполнении невообразимо, хотя… Нет, нет, нет, не может быть, тут, скорее, какая-то техника. Видимо, что-то подкладывалось под основу, но тогда возникает рельеф, и характер графики будет иной: инструмент будет натыкаться на препятствие и след будет выглядеть иначе. И всё-таки, как сделано, остаётся загадкой. Обмениваемся соображениями с Виталием. Принцип ясен: что-то использовалось. Но что именно? К однозначному мнению так и не пришли. Нужен автор. Так, значит, заметки из Хельсинки: в голове всё перепуталось.

Мизансцена 2. Четверо против одного

Вечером договорились встретиться в № 45 у Таранова: «Ребята, заходите, приглашаю». А номер они делили как раз с Добровинским. «В гости с пустыми руками не ходят», — вспомнили мы с Виталием и зашли в магазин за «всем необходимым». Радушные хозяева (числом 1) распахнули дверь, широким жестом приглашая войти. Однако апартаменты на такие мизансцены не рассчитывались. Пришлось срочно ломать голову, что делать дальше и где размещать «всё, необходимое всем»? Вариантов было немного: либо кровати, плотно приставленные одна к другой и накрепко приделанные к стене, либо тумба, в которой находился холодильник-мини-бар. Второй вариант показался более реальным, но была одна проблема: холодильник был включён в сеть — неизвестно, чем закончилось бы его обесточивание. Сеть решено было не трогать, а попробовать решить проблему без этого радикального хода. Провод был коротковат, и поэтому никакие комбинаторные перестановки ничего хорошего не приносили.
«Битва» продолжалась довольно долго. Наконец Николаю Николаевичу приходит в голову хорошая мысль: «Надо, ребята, вытащить холодильник с задней стороны — и дело с концом». Это вызвало, было, некоторые сомнения: дескать, помешает задняя панель у тумбы, ребро жёсткости. Но посмотрели, прикинули — верно, нижний край как раз чуть выше верхней грани холодильника. А дальше пошло гораздо легче: тумбу придвинули к кроватям — 5-6 мест готово. Вся остальная мебель, хотя бы отдалённо напоминавшая то, на чём сидят, была поставлена вокруг. Наше застолье смело могло принимать хоть дюжину участников. Занялись сервировкой. Основная тенденция заключалась в миниатюризации, так как главным было не поужинать, а закусить. Поскольку дверь была нараспашку, народ постепенно прибывал. Всем находилась работа по душе, потихоньку завязывался разговор о том, о сём…
– Гутен таг (или гутен абенд, не помню точно, что было сказано, хотя уже был поздний вечер), — в дверях знакомая фигура. Ганс Майерхофер. Прямо из Германии. «Только приехал — и сразу решил заглянуть на огонёк, — рассказывал он, — повидать других участников». Всё излагалось на чистейшем немецком языке. Но поскольку за столом собрались люди исключительно с высшим образованием, языковые барьеры остались незамеченными. При необходимости же красноречие богато дополнялось жестикуляцией, пиктографией или просто предметным языком. Язык стола интернационален и красив не меньше каллиграфии. Конечно, помогло знание истории и классической литературы. Баухауз, Дюрер, Гёте и многие другие.
Для неожиданно появившегося Добровинского наша весёлая посиделка была приятной неожиданностью. От неожиданности он стал переводить с немецкого на английский и обратно на русский, и только благодаря этому мы поняли, что Ганс, как это ни печально, хотел бы откланяться, поскольку завтра мастер-класс и он является его непосредственным участником. Речь будет идти о Фрактуре. А он хотел бы подготовиться к выступлению. И тут мы все подумали: «Да! Это настоящий европеец. Дело прежде всего. Это ответственная позиция». И с той минуты стали его ещё больше уважать. (Забегая вперёд, хочу сказать, что наутро рука мастера не дрогнула. Фрактура была безупречна. «Мастерство вот так просто не исчезает», — подумали все, кто понимал толк в каллиграфии).

«Заметки из Хельсинки»

С уходом Майерхофера народ немного погрустнел и стал, с досады что ли, обсуждать сугубо профессиональные проблемы. Вот подоспел и вопрос Добровинскому: «Евгений Максович, как всё-таки сделаны эти листы, что за техника такая — рельеф или …?»
Он смеётся.
— Это целая история. Работа называется…
— Заметки из Хельсинки?
— Нет. Письма из Стокгольма. Дело действительно было в Швеции. Бродил по городу. И вот в результате таких блужданий оказался в храме, где пол был вымощен плитами с эпитафиями. Усыпальница королевской семьи, что ли. Точно сказать не берусь. Но суть верна. (Это, разумеется, не Добровинский, это я так пересказываю. В деталях привираю, конечно. — Н. М.). Древние плиты, им несколько веков, в которых дух времени, дух истории. И вот всё это богатство под ногами. Естественно, появляется желание всё это как-то запечатлеть, но как? Фотографировать — слишком просто и холодно. Здесь ведь материал, здесь нужно прикосновение. Каким образом? Печать? Краска? И тут приходит в голову, как это делали в детстве с монетками. Брали лист бумаги и простым карандашом штриховали. Получался эффект рельефного изображения. Бегу в ближайший магазин, покупаю пачку бумаги, несколько десятков листов, и начинаю в бешеном темпе всё это оттискивать на листы. И, разумеется, в процессе изобретаю что-то, какое-то письмо из линий, какую-то свою мелодию. Плиты с высеченными знаками стали объективной основой для графической импровизации, в которой проявляется красота старинного исторического письма. Дальше начинается самое интересное. Ведь в это время ходят посетители, прихожане. Идёт обычная жизнь. Появляется служитель. Объясняю ситуацию: кто, откуда и что, собственно, происходит. Покивав головой, служитель уходит. Немного погодя, площадка, на которой я на четвереньках возился со своими листами, создавая графические экспромты, «оцеплена». По периметру площадки расставлены стойки или пирамидки, натянута предупреждающая полосатая лента. В процессе работы я выходил постепенно за пределы ограждения, но его незаметно перемещали вслед за мной. Чтобы художника кто-нибудь не побеспокоил ненароком во время его священнодействия. Вот такие письма из Стокгольма… В общем, тема лежала на земле, оставалось найти средства, технику — и соединить всё в одну историю.
Евгений Максович — художник, у которого я, как и многие из нашего поколения, «учился» заочно. По публикациям в «Рекламе», блеснувшем «Гратисе» и «Союзе дизайнеров». График, типограф, автор шрифтовых гарнитур, остроумных плакатов в последние годы избрал для себя каллиграфию, которая стала и образом жизни, и образом видения мира.
18 сентября Добровинский выступал с лекцией о своём опыте преподавания в студии каллиграфии. Организована школа на крымском побережье, неподалёку от раскопок города Херсонеса. Места очень красивые, вдохновляющие. Слайды к лекции можно посмотреть в отчётных материалах о поездке на выставку каллиграфии. Направление работы, принципы, подходы понятны без комментариев. А вот то, что осталось «за кадром».
А рассказывал он о первых опытах, о начале образования, о вещах, понятных многим.
Лёгкость достигается упражнением. И потому, говоря о своих учителях, Добровинский с одинаковой благодарностью вспоминал и своих академических педагогов, и… замполита в армии (или старшину, но это не суть важно). Армия, как ни парадоксально, для многих шрифтовиков и каллиграфов стала жёсткой школой, наподобие монастырских скрипторий, которая давала железную практику. Километры текстов наглядной агитации позволяли достичь лёгкости владения техникой письма. Это позволяло при освоении новых тем не испытывать непреодолимого сопротивления материала…

18 сентября. Глаголица

Вообще, 18 сентября был одним из ярких дней по содержанию мастер-классов и лекций. Речь шла об отечественной шрифтовой культуре.
Темой выступления Петра Петровича Чобитько был блок по историческому русскому письму: устав, полуустав, скоропись, вязь. Вышла его книга «Азбуковник» с подробным изложением техники и особенностей написания уставного и полууставного письма. Готовится к изданию вторая часть — по скорописи и вязи. Очень душевные книжки. Написаны просто. Много интересных подробностей.

Куць Ярослав Иосипович очень ёмко рассказал о путях и методах адаптации латиницы под кириллическую основу. Познакомил со своей разработкой гарнитуры «Нарис» для шевченковского «Кобзаря» и с переводом её на латинское начертание…

А начался день с загадок глаголицы. Разгадывая их, «коварный» Николай Николаевич Таранов начал издалека, знакомя, хотя и очень кратко, с историей вопроса, трудами предшественников. Яснее однако не становилось. Сложные витиеватые обороты первоисточников вызывали лёгкое головокружение… к вопросу о рунах у славян с особым обзором рунических древностей ободритов, а также глаголицы и кириллицы. В качестве вклада в сравнительную германо-славянскую археологию, создание доктора Игнаца Й. Гануша, действительного члена и библиотекаря Императорского Чешского Научного общества в Праге и так далее. Выход из этих дебрей не просматривался. Когда накал страстей достиг, наконец, кульминации, тут-то Николай Николаевич и изложил просто и ясно своё видение происхождения глаголицы. Не наукообразно, а с точки зрения живого образного восприятия. Как видит человек, мыслящий образно, как художник.

Вот Я — азъ. Вот Человек. Что он видит, оглядывая себя, — руки-ноги. Вот схема, а вот хорватский памятник букве Азъ.
А вот как ещё изображался человек. Вот фото (какие тут ободритские руны?) Надо открыть глаза и смотреть по-человечески.
Это В — Веди. Ведаю, вижу… Это глаза и нос, лицо человека как знак.
Г — Глаголь: глаголю или говорю. А вот знак глаголицы. Это просто профиль: приоткрытый рот говорящего и губы.

И так далее. Знаки глаголицы как результат образного видения. Убедительно и интересно. Возможно, это субъективно и на самом деле всё было не так. Но, благодаря Таранову, глаголица «заговорила».
Замысловатая (с непривычки для глаз, привыкших к латинице и кириллице, это верно) азбука древности ожила… Как бы ни складывалась история в дальнейшем, одну задачу работа выполнила: глаголица теперь хоть и старинная, но очень знакомая азбука.
Книга Николая Таранова «Загадка глаголицы» готовится к выходу предположительно в течение ближайших 1,5 лет. Ожидаются интересные открытия и разгадки.

Впереди было ещё три дня и самые разные каллиграфические события. Унциальная акция Вундерлихов (с утра пораньше, прямо на асфальте перед Академией художеств). Блестящий перформанс Катарины Пипер и Жана Ларше, где наконец-то выяснилось, что в арсенале последнего не только остроконечное перо, но и весь набор каллиграфических средств. Феерическое выступление каллиграфа из Индии Ачута Палава. И сакральная ивритская каллиграфия Авраама-Эрша Борщевского: потрясающее по скрупулёзному отношению к мельчайшим деталям знаков, красочному слою, инструменту каллиграфа искусство письма. И многое-многое другое…

Вернуться к списку